ОДЕТЫЙ ОДЕЖДОЮ КРЫЛЬЕВ
Когда учёный и поэт Владимир Казимирович Шилейко умер в Москве 5 октября 1930 г., ему не было ещё сорока лет. Остаётся загадкой, почему крупные поэты и вообще люди, вносящие осязаемый вклад в культуру, появляются большей частью не поодиночке, а созвездиями. Вокруг Шилейко, рядом с ним и по рождению (1891), и по биографии, и по журналам и сборникам десятых годов столько имён, сейчас уже звучащих громко, что не хотелось бы поддаться заманчивому соблазну их перечисления. То было время невиданного взлёта русской культуры во всех областях без исключения. Творчеству Шилейко суждено было стать одним из самых застенчивых её проявлений, которому мы начинаем удивляться позднее, чем другим. Нам только сейчас начинает приоткрываться значимость им сделанного.
Как многие самые одарённые люди того поколения, словно торопясь перед началом бурь и потрясений века, Шилейко стал всерьёз заниматься наукой очень рано. Ещё учась в классической гимназии, он приобрёл глубокие познания в античной (как и в новой европейской) литературе и прочитал в подлинниках основных её авторов. Гимназистом он начинает и свои занятия Востоком и вскоре уже переписывается как равный с крупнейшими востоковедами Европы. В бытность свою студентом факультета восточных языков Петербургского университета он не только изучает шумерский, семитские, египетский, коптский языки, но и начинает подготавливать и печатать древневосточные тексты из русских собраний - аккадское письмо вавилонского царя Хаммурапи из коллекции Эрмитажа, шестигранную призму Лугальушумгаля с учебными шумерскими надписями, тогда находившуюся в богатейшем собрании Н.П. Лихачева, многочисленные клинописные документы которого Шилейко опубликует в последующие годы. В "Новом энциклопедическом словаре", отразившем рост научных сил России в те годы, Шилейко, только учившийся в университете, печатает большую статью "Вавилония", где впервые излагает свои взгляды на историю и культуру древней Месопотамии. Затем подготавливает обширный труд по истории Шумера, включающий публикации многочисленных текстов из отечественных собраний. Многие из оригинальных выводов труда были спустя несколько десятилетий приняты и развиты историками-шумерологами. Впечатляет написанная в те же годы энциклопедическая статья Шилейко об истории клинописи, иллюстрированная подборкой впервые публикуемых документов, в том числе одной из самых ранних табличек, написанной протошумерским рисуночным (пиктографическим) письмом; все последующие неоднократные опыты истолкования этой таблички повторяют и продолжают им сказанное. О том, как далеко в будущее (и одновременно в прошлое) он заглядывал, можно судить по самым новым удавшимся попыткам чтения подобных архаических табличек, осуществлённым в последние годы.
В 1914-1915 гг. Шилейко подготавливает и печатает разборы клинописных текстов, существенные для понимания экономики Древнего Востока. Вспоминая спустя почти полвека об этом "исследовании, на которое не было, к сожалению, обращено внимания ни у нас, ни за рубежом", самый крупный наш специалист по истории Древнего Востока акад. В.В.Струве отмечал, что Шилейко первым указал на значение данных, относящихся к торговым агентам-тамкарам в документах хозяйственной отчётности из храма богини Баба. Сделанный в той же работе Шилейко вывод о древности серебряной валюты приобрёл особое значение для истории не только Шумера, но и всей Передней Азии в свете открытых в последние годы табличек из архива северносирийского города Эблы и археологических находок в центрах металлургии серебра в Эгейском море - на Кикландских островах. Для изучения экономики Шумера существенны и переводы двух клинописных таблеток середины 3 тыс. до н.э., напечатанные Шилейко в следующем году.
Работы Шилелйко по клинописи свидетельствуют и о его незаурядном графическом таланте, сказавшемся в переписывании табличек и перечерчивании изображений на них (в том числе художественных). Специалисты по клинописи, если они не имеют доступа к оригиналам (разбросанным по музеям всего мира), пользуются до настоящего времени не столько фотографиями, на которых знаки, выдавленные некогда писцом на глине (потом обжигавшейся) не всегда хорошо видны, сколько копиями автографиями). Их делают с соблюдением всех особенностей почерка писца и пространственно-временной разновидности клинописи, менявшейся по мере её многотысячелетнего распространения по Передней Азии. То, как виртуозно передавал Шилейко в своих копиях особенности разных вариантов клинописи, показывает, в частности, его статья, объединяющая несколько клинописных текстов разных эпох (а также составленное им в последние годы жизни рукописное описание табличек московского Музея изобразительных искусств им.Пушкина).
Переводы "Гильгамеша" и других основных текстов аккадской поэзии, известных к тому времени, были закончены в 1920 г., когда Шилейко подготовил для основанного Горьким издательства "Всемирная литература" целый том "Ассиро-вавилонский эпос". Тогда оставалось написать только предисловие к некоторым из текстов. В 1922-1924 гг. в журнале "Восток", выходившем в том же издательстве, были опубликованы выполненные Шилейко отдельные переложения сравнительно небольших произведений вавилонской поэзии с его предисловиями. Но весь том не был издан до того, как в 1925 г. издания "Всемирной литературы" прекратились. Уже после смерти Шилейко предполагался выпуск книги его переводов в издательстве "Аcademia", но и это издание не состоялось. Отдельные стихотворные заклинания из собрания Шилейко были впервые опубликованы (а часть их переиздана) лишь в 1973 г., повторно в 1981 и 1983 гг. Но тем не менее все те годы, которые отделяют время работы Шилейко над русскими текстами от предлагаемого издания, они продолжали оказывать воздействие на изучение нашими ассириологами вавилонской и ассирийской литературы; как показывают архивные материалы, их использовали в преподавании; в неизменном или отчасти переработанном виде отдельные находки Шилейко или целые части его переложений включались в публиковавшиеся переводы, где учитывались и позднейшие открытия новых оригинальных текстов, вариантов и фрагментов, а также и новые достижения мировой науки, продолжавшей исследовать "Гильгамеша". Судьба перевода "Гильгамеша" Шилейко и его последующих переработок в чём-то оказывается сходной с предположенной им историей самого оригинала: достижения первоначального рапсода или автора с трудом уже выделяются из-за всех позднейших напластований (не обязательно всегда ведущих к улучшению поэтических достоинств текста).
Несмотря на достигнутые в мировой ассириологии за 60 с лишним лет (срок для современной науки громадный) успехи в изучении "Гильгамеша" и других текстов, когда-то переведённых Шилейко, его работа сохраняет непреходящую ценность. Это объясняется несколькими причинами. Во-первых, научная и поэтическая интуиция Шилейко вместе с широким знанием текстов позволяла ему увидеть такие исходные структуры, которые в доступных версиях были повреждены или неясны. Так, в переводе VI таблицы "Гильгамеша" вызвавший у многих ассириологов недоумение диалог Гильгамеша с Иштар, набивающейся в супруги герою, прояснен благодаря точному переводу ряда формул, смысл которых позднее повторно был открыт (уже после смерти Шилейко) такими авторитетами, как Шотт и фон Зоден, ср.,напр. у Шилейко: "питьё и пищу,/вино и хлебы, усладу божью/ хмельную брагу, царей усладу" ("хлеба или пропитанья..., еда, достойная богов,/...напитки, достойные щарственности" у Шотта); "Ты - негодная дверь, не держащая ветра" ("Чёрная, или недоделанная, раскрывающаяся дверь" по фон Зодену, "Чёрная дверь, что не держит ветра и бури" в переводе, обработанном И.М.Дьяконовым).
Каждый из переводившихся В.К.Шилейко текстов составлял предмет тщательного его анализа. Так, неоднократно потом переиздававшийся текст поэтической молитвы ночным богам, представляющий, как показал с помощью тончайшего палеографического разбора Шилейко, весьма позднюю копию древнего оригинала, послужил темой блистательного этюда, в котором широко привлекаются и различные семитские (арабские, древнееврейские) параллели к разбираемым терминам, и обширные познания в вавилонской науке о звёздном небе, одним из лучших знатоков которой становится Шилейко. Такой же айсберг титанической научной работы заключён и в каждом из других переводов.
Другая причина, по которой переводы Шилейко останутся навсегда в русской поэзии, заключается в их исключительно высоких собственно литературных достоинствах. Ему первому удалось найти способ ритмически точной передачи аккадского стиха с помощью русского дольника, в котором ведётся счёт числу ударений, но допускается значительное разнообразие в числе безударных слогов между ударениями. Такой стих был выработан в русской поэзии начала ХХ в., и здесь Шилейко принадлежит значительное открытие: он первым (а за ним - все последующие переводчики) использовал этот новый в русской поэзии размер в переводах с аккадского. Это максимально приблизило их к ритмам подлинников. Примечательно, что в оригинальных стихах самого Шилейко дольники появляются очень редко, причём в стихах с ориентацией на восточный - библейский или мусульманский прообраз или же на подчеркнутую немецким эпиграфом традицию таких поэтов, как Гейне (отчасти и Гёте), чьи ритмические мотивы благодаря дольникам Блока вошли в нашу поэзию. За приведёнными исключениями стихи самого Шилейко написаны размерами преимущественно традиционными, главным образом четырехстопным ямбом. Вообще при сравнении переводов Шилейко с его оригинальными стихами больше всего поражаешься их несходству, тем более примечательному, что написаны они почти одновременно: большинство стихов сложено и опубликовано в 1913-1919 гг., основной корпус переводов закончен к 1920 г. При создании оригинальных стихотворений автор выбирает классическую форму, стилистический диапазон переводов значительно шире. В них были возможны (там, где это отвечало поэтике оригинала) такие вульгаризмы, как в "Жалобах страдальца":
в моём дерьме ночевал я, как бык, Спал, подобно овце, на своих нечистотах.
В переводах, но не в стихах самого Шилейко, (см. библиографию) могут появиться и "сточные воды". Словарь и круг образов переводов определяется оригиналом. Собственные же стихи Шилейко имели в виду совсем иной, не здесь лежащий "оригинал", они дышат глубочайшим (в том числе - и словесным) отрешением ото всего суетного, внутренним аскетизмом, такою скупостью и сжатостью формы, которая возникает лишь при бездонности и подлинности содержания:
Хозяин скуп, жнецы ленивы, А с неба - холод и дожди; Обречены страстные нивы, - Ни одного зерна не жди. И нет мучительней обузы, Чем всходы вечности, - на миг... Оставь меня, - без дум, без книг, Оставь, - беспамятным, без музы.
Можно было бы много сказать о том, как в последних двух строках словесно выражена идея отрешения - в в дважды повторяющемся глаголе "оставь", и в три раза повторенном предлоге "без" (при том, что и имена существительные, с ними связанные, в звуковом отношении зеркально повторяют друг друга: "дум" кончается перевёрнутым созвучием, которым начинаются музы, "мучительней", первое "м" которых откликается и в других словах: "миг", "меня", "беспамятным"), и в приставке "бес" (в "беспамятным"), совпадающей с предлогом. Стоило бы сказать о постепенном движении излюбленного поэтом ямбического размера от полноударных форм первой строки стихотворения (с цезурой посередине "Хозяин скуп,/ жнецы ленивы") через обычный для классической пушкинской традиции пропуск предпоследнего ударения в следующей строке ("А с неба - холод и дожди") к необычному (использующемуся как новый приём во времена Шилейко, но, как многое новое, на самом деле - очень старое, допушкинское) повторяющемуся пропуску первого метрического ударения в началах двух последних строк первой строфы ("Обречены" - "Ни одного"), после чего новой музыкальной ("гармонической", как сказал бы сам Шилейко) силой наполняются выделенные звуками классические пропуски ("мучительней", "беспамятным"), в которых собраны смысловые вершины стихотворения. Но не в подробностях поэтического мастерства сила этой вещи (как и других лучших стихотворений). Она поражает прежде всего простотой и наглядностью уподобления, как в тех древневосточных притчах, которыми поэт занимался как учёный. Очерченный всего в нескольких словах сельский, до боли знакомый пейзаж становится образом мимолётности озарения (как, добавим уже и мы, всей быстро промелькнувшей жизни ученого и поэта, полной открытий), что передано с трезвой горечью, остротой и подлинностью.
Среди поэтов, начинавших вместе с Шилейко, воздействие Тютчева, особенно к началу 20-х гг., ощутимее всех испытала на себе А.Ахматова. О взаимоотношении её поэзии и жизни со стихами и биографией Шилейко писали многие. Мне самому случилось говорить с Ахматовой о Шилейко; должен свидетельствовать, несколько расходясь с другими мемуаристами, что она рассказывала о нём как о гениальном учёном, с восхищением, вспоминала, что он ещё юношей получил открытку от великого французского ассириолога Тюро-Данжена. Время, проведённое с Шилейко, она в этом разговоре измерила десятилетием, что, вероятно, нужно понимать как интервал, прошедший после их знакомства. Кажется возможным предположение, что возрастание сдержанных философских нот в лирике Ахматовой едва ли случайно приходится на конец десятых годов, когда и биографические пути её скрестились с жизнью Шилейко. О стихах, написанных в те годы Ахматовой, вспоминаешь по сути, когда читаешь такие стихи Шилейко, как "Юродивая".
Вероятно, существеннее, чем отдельные несомненные совпадения строк, позднее написанных Ахматовой, с тем немногим, что сохранилось нам от написанного Шилейко, это единство аскетического отшельнического тона, для стихов Шилелйко изначально заданного, а у Ахматовой постепенно возобладавшего. Вероятно, в поэтической биографии Ахматовой именно этим и обозначен прежде всего её длящийся всю жизнь диалог с Шилейко; самим заглавием вавилонского эпоса (в переводе Шилейко называвшегося "Когда вверху") о нём напоминает пьеса "Энума Элиш", написанная Ахматовой в Ташкенте в военные годы (позднее сожжённая), когда эвакуация, приведя её в Среднюю Азию, оживила воспоминание и о древней ближневосточной поэзии. Мистериальная форма пьесы, где, по рассказам Ахматовой , героиня (автор), преследуемая видениями будущего, оказывается на сцене перед судилищем, вела к исходным обрядовым истокам древневосточного театра.
У самого Шилейко в стихах мы мало найдём непосредственных отзвуков его научных занятий, если не считать "Корана", который он читал по-прабски в годы, когда были написаны его "Арабески", и таких отдельных строк, как "круги бессмысленных планет", где можно уловить связь с его занятиями вавилонской астрологией, или словосочетаний, как "тварь пустынная" (возможный перевод оборота, встречающегося в "Гильгамеше" и других вавилонских текстах. Но сутью своей поэзия Шилейко обращена к древней традиции, к "мудрости древних пословиц".
В пору молодости Шилейко этой мудростью делился со своими друзьями. Увлекательной темой для будущего историка нашего востоковедения послужит сложившаяся в годы вечерних сборищ поэтов в кафе "Бродячая собака" дружба Шилейко с его сверстником - нашим великим исследователем Дальнего Востока Н.А.Невским. В открытке, посланной Шилейко в 1927 г., Невский писал: "Нажмите на кнопку ларца воспоминаний и вы ясно увидите свою собственную фигуру, декламирующую мне "Субботу", посвящающую меня в тайны ассиро-вавилонской и египетской мудрости, увидите себя вместе со мной в "Собаке" или за кружкой пива в какой-нибудь пивной, где вы пишете стихи ночной фее". Шилейко читал Невскому свои стихи и рассказывал ему о предмете своих занятий. Интересно, что позднее Невский на своём материале займётся темами, близкими к работам Шилейко: культом небесных светил у тангутов, который он изучает в связи с астрологией у древних народов мира.
Время, для Шилейко бывшее особенно продуктивным в поэзии, ознаменовалось и вышеописанными первыми его шагами в шумерологии и асссирилогии. В то время он был "savant prive" (фр."частный учёный"), как писал он в начале 1917 г. в письме из армии (где пробыл в запасном полку с января по август 1917 г.) своему учителю Б.А.Тураеву. Вскоре начинается для него время бурной и разнообразной исследовательской и преподавательской деятельности в нескольких учреждениях: с 1918 г. - ассистент Эрмитажа (где до того 5 лет работал "сверх штата"), с 1919 г. он заведует разрядом археологии и искусства Древнего Востока Российской академии истории материальной культуры, в которую выбран академиком; там вместе с ним работают учёные, не раз позднее в своих трудах вспоминавшие с благодарностью о беседах с ним, - В.В.Струве и И.Г.Франк-Каменецкий (из статей последнего мы узнаём, что Шилейко был против принятого в то время в египтологии объяснения фактов ранней египетской религии противопоставлением местных богов космическому богу, а также обсуждал смысловое тождество мифа о Думузи и Аснамире в "Сошествии Иштар". Многие другие предметы научных занятий Шилейко в те годы мы знаем только по назвниям прочитанных им докладов: "Ласточка Иштар", "Голубка Иштар", (образ, существенный для понимания переведённого Шилейко "Сошествия Иштар"; роль древнесемитского мифа, где Иштар-Астарта оборачивается лптицей, прояснилась благодаря позднейшмиим открытиям текстов из Рас Шимры-Угарита и Богазкёя-Хаттусы); "Псалом Иштар", "Мужья Иштар", "Значение муки в поэме о Гильгамеше", "El - имя солнечного бога" (судя по упоминанию в одной из более поздних статей, Шилейко полагал, что употребление аккад. ilum - бог в астрологических текстах, в конкретном значении небесное светило - луна, планета отражало первоначальный смысл слова). При всей широте историко-мифологической проблематики этих докладов, тексты которых до нас не дошли (или ещё не найдены), географически они замкнуты границами месопотамской традиции. В публикациях этого времени Шилейко выходит далеко за её пределы. В январе 1917 г. он пишет статью о незадолго до того найденном фрагменте аккадского текста договора между хеттским царём Хаттусилисом III и египетским фараоном Рамсесом II. В ней Шилейко анализирует и языковые особенности соответствующего египетского текста, рассматриаемого им как первая египто-вавилонская билингва. Он обнаруживает познания в исторической фонетике египетского и только что дешифрованного клинописного хеттского языков. Этим последним Шилейко занимается на протяжении нескольких последующих лет и даёт образцы русских переводов хеттских табличек, тлеперь хранящихся в Эрмитаже. Шилейко заинтересовывается особым видом клинописи и аккадского языка, представленным табличками из Каниша (Кюль-Тепе), где на рубеже III и II тыс. до н.э. находились староассирийские торговые колонии. Перевод некоторых из этих текстов, которые в то время большинству ассириологов были непонятны, составляет одно из проявлений изумительной интуиции Шилейко. Типологическим сопоставлением с одной из староассирийских печатей на таблетке из Канеша кончается статья Шилейко о найденной в Причерноморье печати с древнеперсидской надписью; статья, сопоставляющая эту надпись с другими аналогичными, свидетельствует о глубоком изучении Шилейко древнеперсидской клинописи, языка и искусства. Одна из публикаций тех же лет посвящена надписям на разных семитских языках из наших собраний и говорит об очень широком семитологическом кругозоре автора. В то же время Шилейфко продолжает и публикаци и древнемесопотамских материалов из собрания Музея изящных искусств в Москве, где с 1924 г. он работает заведующим подотделом Ассирии (Передней Азии), потом - заведующим отделом Древнего Востока. До 1929 г. он не оставляет и лекций в Ленинградском университете, начатых в 1933 г. (после 3 лет чтения лекций в Археологическом институте). Помимо нескольких статей о староаккадских и старовавилонских текстах и о вавилонских текстах в греческой передаче, от последних лет жизни Шилейко сохранилась в рукописи проделанная им важная работа по инвентаризации огромного числа клинописных текстов из собрания Музея изобразительных искусств им.А.С.Пушкина (в рукописи остались и наброски статей об отдельных текстах). В составленном В.К.Шилейко подробном описании содержатся полные переводы или краткое изложение содержания ткестов, замечания об особенностях их письма, отдельных идеограммах и терминах, в некоторых случаях - копии подписей и рисунков. Особое внимание Шилейко обращает на таблетки в конвертах и привесные буллы или таблетки с отверстиями для шнурка. Многочисленные наблюдения о подобных буллах при корзинках с таблетками (pisan-dub-ba) позволяют думать, что Шилейко заметил те явления в истории древнемесопотамского письма, которые в недавнее время позволили Д.Шмандт-Бессера восстановить его предысторию. Из отдельных табличек, перевод которых дал Шилейко, стоит отметить ту (инвентарные номера 336-1367), где упомянуто имя Или-Да/ган/ (реконструкция повреждённого места, данная Шилейко под вопросом, но бесспорная в свете новых открытий) из города, название которого Шилейко (как и некоторые современные ассириологи) читал Ибла; недавнее обнаружение огромного клинописного архива в Ибле-Эбле и здесь подтверждает верность глаза Шилейко, выбиравшего именно те памятники, изучение которых сулило открытие нового.
Шилейко объяснил сохранившийся фрагмент старовавилонского эпоса о Гильгамеше, где речь идёт о напавшем на героя после гибели друга ужасе перед смертью. Он сопоставил фрагмент со стихами о смерти и загробном мире древних и новых европейскеих поэтов от Еврипида до Тассо. Сравнительное литературоведение при интерпретации текста при влекает все возможные параллели, невзирая на различия дат, широт и долгот. В определённолм смысле "Гильгамеш" остаётся современным нам произведением. В Эрмитаже хранится древнемесопотамская каменная печать, на которой изображены борющийся со львом человекобык, отождествлённый Шилейко с Энкиду - постоянным спутником Гильгамеша, и другой герой, согласно Шилейко, - Гильгамеш, возвращающийся от истоков Тигра и Евфрата. Печать сопровождается подписью писца - будущего правителя; было обнаружено, что подобные подписи обычны на печатях, изображение которых сопоставимо с эпическими повествованиями о Гильгамеше.
Сравнение таких предполагаемых иллюстраций к эпосу с двумя тогда известными аккадскими его версиями привело Шилейко к выводу, согласно которому 12 таблиц, сохранившихся в клинописной библиотеке Ашшурбанипала, обнимают не все сказания с именем Гильгамеша. Шилейко считал, что сказания подразумевают шумерский подлинник. Обе эти гипотезы, им высказанные в 1918 г., подтвердились, когда уже после смерти Шилейко были открыты шумерские подлинники, в некоторых случаях непосредственно сопоставимые с древними изображениями на печатях (в том числе и с теми, которые хранятся в наших музеях). Современная наука согласна с Шилейко и в понимании сказаний о Гильгамеше как открытого цикла песен, исполнявшихся рапсодами. Свои взгляды Шилейко обосновывал, в частности, сопоставлением "Гильгамеша" с "Сошествием Иштар в преисподнюю", перевод которого он опубликовал несколько лет спустя. Он отметил, что в трёх случаях в обоих произведениях повторяются одинаковые ходячие формулы или даже целые отрывки (описание загробного царства). Сходные со встречающимися в "Гильгамеше" формулы Шилейко нашёл и в некоторых других произведениях вавилонской литературы. Эти наблюдения, теперь общепризнанные, позволяют понять её как единое целое.
К числу замечательных интуитивных догадок Шилейко принадлежит его мысль о том, что (в согласии с поздним преданием, дошедшим до античности) существенным эпизодом начала легенды о Гильгамеше был полёт орла. Эта догадка подтвердилась после обнаружения Крамером в 30-е гг. нашего века шумерской поэмы о Гильгамеше, срубившем мировое дерево, где гнездился орёл Анзуд, птенцы которого были перенесены в горы. Особенно поразительным представляется то, что в подобных случаях восстановленшия повреждённого текста, предлагавшиеся Шилейко, во всех подробностях подтверждаются позднейшими открытиями и исследованиями.
В последние годы своей жизни Шилейко изучал шумерскую элегическую поэзию, но его записи, относящиеся к этим текстам (как и многое другое из его научного и поэтического архива ), пока не найдены. Но и то, что сохранилось, в том числе и небольшие статьи, включённые вместе с избранными переводами и оригинальными стихами в настоящее издание, дают представление о громадном научном диапазоне В.К.Шилелйко. Слова, определяюощие размер дарования гения,- затасканные, их часто употребляют не по назначению. В случае Шилейко никакое другое не может верно обозначить ту глубину научного и поэтического чутья, проникаюощего в суть текстов, иной раз до сих пор остававшихся бы загадочными, когда б не ясность прозрений Шилейко, их изучавшего. Стоит грустить о краткости его жизни, о потере многого им открытого и переведенного. Ещё больше стоит поражаться тому, как много мог успеть учёный, работавший годами в тяжелейших бытовых условиях. Поступая в 1924 г. на работу в Музей изящных искусств, Шилейко писал в заявлении о приёме на службу: "У меня нет никакого движимого имущества". О нём можно было бы сказать словами поразительного перевода "Сошествия Иштар в преисподнюю": "Одет он, словно бы птица, одеждою крыльев". Крылья несли его над всеми тяготами. Сочетание полной невосприимчивости к бытовым и вообще житейским лишениям, о которых ещё напишут биографы, с духовным пламенем, о котором свидетельствуют и научные, и поэтические его тексты, - лишний знак причастности своему времени. Выход этой небольшой книги - начало необходимой, пусть поздней, дани, которую мы должны воздать Владимиру Казимировичу Шилейко - учёному, поэту, исследователю далёкого прошлого, в своих трудах заглянувшему одновременно в истоки и в будущее поэзии и науки.
О ПОЭЗИИ ДРЕВНЕГО ДВУРЕЧЬЯ
Основное население Ассирии и Вавилона во второй половине III и во II тыс. до н.э. говорило по-аккадски (соответственно с двумя разновидностями аккадского языка его иногда называют ассиро-вавилонским), однако язык шумеров сохранялся вплоть до 1 тыс. до н.э. в качестве священного литературного языка. Его изучали в особых школах, называвшихся "домами письма". Без знания шумерского языка нельзя было овладеть клинописью, многие знаки которой (логограммы, или шумерограммы) передавали именно шумерские слова и их значения, а звучание аккадских слов записывалось первоначально посредством сочетаний шумерограмм, подобно нашим ребусам или шарадам.
Энциклопедически полная картина мира, к которой стремились писцы и учёные древней Месопотамии, изображалась ими в виде длинных списков шумерских слов и письменных знаков, относящихся к разным областям жизни. Древнейшие из таких списков открыты 10 лет назад благодаря находке царских архивов северносирийского города Эблы, датируемых серединой III тыс. до н.э.
По мере открытия в ХХ в. всё большего числа шумерских литературных текстов становится очевидным, что аккадская словесность сложилась в значительной степени под их влиянием. Но с аккадской литературой учёные Европы познакомились гораздо раньше, чем с шумерской. Это объясняется тем, что клинопись на протяжении первой половины XIX в. была дешифрована благодаря сличению трех - древнеперсидской, новоэламской и аккадской - версий надписей Ахеменидов - царей древней Персии, а к изучению шумерского языка наука подошла лишь после этого. Исследование трёхъязычных надписей Ахеменидов позволило нескольким параллельно работавшим учёным - англичанину Г.Раулинсону, ирландцу Э.Хинксу (который первым выделил и шумерские тексты), немцу Г.Гротефенду и некоторым другим - добиться уже в 50-е гг. прошлого века понимания аккадской версии ахеменидских надписей. Это стало возможным после того, как Гротефендом в начале XIX в. были дешифрованы древнеперсидские надписи и позднее был найден путь к прочтению новоэламских. Уже после смерти Гротефенда начатые им исследования завершились тем, что в 1857 г. было доказано единство текстов на аккадском языке. Так родилась новая наука - ассириология.
Число выявленных к тому времени аккадских письменных памятников было очень велико и постоянно увеличивалось по мере расширения раскопок. Первые переводы этих текстов на европейские языки были сделаны на протяжении полувека, последовавшего за дешифровкой аккадской клинописи. По мере исследования в XX в. древнемесопотамской культуры всё отчётливее выявлялось, как архаизм общества Двуречья, долго сохранявшего следы первобытной демократии (в частности, ограничение власти царя собранием воинов), сказался и в памятниках литературы.
Среди текстов, обративших на себя особое внимание исследователей с самого начала изучения месопотамской литературы, едва ли не наибольший интерес у специалистов по мифологии вызвала поэма "Энума Элиш". В переводе В.К.Шилейко она носит название "Когда вверху". В её основе - миф о сражении богов с "праматерью Тиамат" (слова из перевода Шилейко), с которым связывается происхождение Земли и неба, всего мироздания. При большом архаизме мифологического содержания поэмы, в ней есть и элементы древних астрономических познаний, что видно из самой терминологии, совпадающей с астрологическими гадательными текстами.
Иначе говоря, эта поэма, как и некоторые другие произведения аккадской литературы, одновременно содержит и весьма древние мифы в форме, близкой к фольклорной, и отдельные черты месопотамской "преднауки". Такое соединение древнего с новым свойственно в целом аккадской литературе.
Текст поэмы "Энума Элиш" был впервые издан английским учёным Г.Смитом в 1876 г. Вскоре за этим последовало издание немецким ассириологом П.Хауптом в 1884-1892 гг. основных частей аккадского текста древнейшей эпической поэмы человечества "Гильгамеш". Четыре тысячи лет назад были сложены части этой поэмы, дошедшие до нас на нескольких древневосточных языках. В ней воспеты великие подвиги героя Гильгамеша, уроженца древнего города Урука, его друга Энкиду, их сражение с чудовищем Хумбабой, смерть Энкиду и горе Гильгамеша, пытающегося узнать о судьбе мёртвых в загробном мире. Мысли о жизни и смерти, вложенные в уста Гильгамеша, поражают философской глубиной.
К числу других эпических памятников аккадской литературы относятся такие (изученные отчасти в конце XIX в. и более полно на протяжении ХХ в.), как поэма об Атрахасисе, ряд поэм, связанных с нисхождением в загробный мир, - повествование о боге Нергале, рассказ о сошествии Иштар в ад, поэма о боге чумы Эрре (в эпосе другое имя Нергала). Нравственные проблемы, судьба человека в мире и причины зла, допускаемого богами, составляют тему старовавилонской поэмы о Невинном страдальце и связанной с ней "Вавилонской Теодицеи", во многом напоминающей Книгу Иова. С повседневной обрядовой практикой, регулировавшей отношения между человеком и богом, связаны многочисленные заклинания и молитвы. К концу существования Вавилона и Ассирии всё более возрастала роль предсказаний и гаданий (по внутренностям жертвенных животных, по движению светил, по разным приметам, по аномальным рождениям и т.д.).
Не так давно изучен состав частных библиотек позднеассирийского времени. Выяснилось, что независимо от характера занятий владельца библиотеки основную массу текстов составляли предсказания. Жители древней Месопотамии никогда не были уверены в будущем (даже самом близком), что и определило особенности их чтения. Другие литературные жанры в этих библиотеках отсутствуют, а предсказаний в каждом частном собрании - несколько десятков, а то и больше сотни клинописных книг.
К стихотворным произведениям прикладного характера относились и разного рода заклятия, например от злых духов. В мире, где человек мыслил себя окружённым опасностями, которые воплощались в этих существах, охрана его (как и многие другие важнейшие общественные функции) доверялась поэзии. Исследование эпической и лирической поэзии на шумерском языке, проведённое американским шумерологом С.Крамером и другими учёными на протяжении последних четырёх десятилетий, открыло древнюю литературу, ещё более архаичную, чем последующая аккадская. Существенную часть этой раннешумерской поэзии составляют тексты обрядовые, например песни о любви Инанны и Думузи.
Такие древнейшие образцы поэзии Шумера, как поэмы о мировом дереве и об орле Анзуд, оправдывают обозначение "мифопоэтический", которое часто прилагается к характеру мышления в древней Месопотамии. Под этим термином имеется в виду описание мира с помощью имён и понятий, заимствованных из мифологии, которая представляла собой первую систематизированную картину вселенной. В мифологии наряду с чертами поэтическими были и преднаучные, например в эпосе "Энума Элиш". О многих сторонах жизни людей Вавилона и Ассирии, их помыслах и нравах мы узнаём только благодаря аккадской литературе.
Поэзия древней Месопотамии неотторжимо связана со всей жизнью общества, её породившего. Знакомясь с ней, мы в какой-то мере проникаем и в далёкую от нас культуру.
До 20 гг. нашего века русский читатель мог знать об этой яркой начальной странице истории мировой поэзии только по отдельным переложениям с европейских языков, сделанным неспециалистами. Замечательный русский учёный В.К.Шилейко был первым, кто перевёл всю ему известную совокупность древнемесопотамских поэтических текстов с оригинала на русский язык. Тогда, в 20-е гг., аналогичных собраний переводов на новых европейских языках не было. Они появились ближе к нашему времени. Но ни одному из подобных европейских изданий не удалось воплотить такого соединения одарённости переводчика с научным проникновением исследователя, которое было уникальным свойством Шилейко. Поэтому, несмотря на значительные собственно филологические достижения переводчиков новейшего времени, поэтические результаты В.К.Шилейко остались непревзойдёнными. За более чем полстолетие, прошедшее после смерти В.К.Шилейко, ассиириология и в особенности шумерология продвинулись далеко вперёд благодаря открытию и систематическому изучению как новых копий и фрагментов ранее известных текстов, так и большого числа произведений (в частности, шумерских) до тех пор неизвестных. Вместе с тем становятся доступными и древние переложения некоторых шумерских и аккадских текстов на другие древневосточные языки (хеттский, хурритский и т.д.). По мере расширения наших знаний всё более заметным становится вклад, внесённый в своё время В.К.Шилейко.
Вячеслав Всеволодович Иванов (Послесловие к книге "Всходы Вечности", М.,"Книга"1987)
С поэтическим творчеством В.К.Шилейко можно познакомиться по следующим изданиям:
1. Всходы вечности (Ассиро-вавилонская поэзия в переводах В.К.Шилейко). М.: "Книга". 1987.
2. В.К.Шилейко. Через время. М.: Изд-во Международной Академии информатизации. 1994.
3. В.К.Шилейко. Тысячелетний шаг вигилий. Томск: Изд-во "Водолей". 1994.
4. В.К.Шилейко. Пометки на полях. Санкт-Петербург: Изд-во Ивана Лимбаха. 1999.
Назад
